Танцы. До. Упаду. Истерический любовный роман - Страница 2

Господи, и как она могла полюбить такого дебила! Видно, хотела самой себе сделать назло, когда связалась с ним, вопреки бьющей тревогу интуиции, здравому рассудку, а также всем знакам на небе и на земле, предвещающим беду. И тем не менее она его любила и тосковала так сильно, что, как только появлялись сомнения, быстро заглушала их, заедая свои предчувствия и страхи. И ждала, по-прежнему ждала…

Между тем Мешко настолько комфортно обжился в эмиграции, что подошло время принимать решение: конец нашей жизни в Польше, начнем future на Британских островах, в стране скандалов в королевской семье, игры в поло, флегматизма и терактов? Ядя и приняла, и когда вчера во время торжественного ужина он с волнением произнес: «Солнышко мое, я хотел бы тебе кое-кого представить», она была уверена, что это будет:

а) его мать;

б) англиканский священник, который их обвенчает;

в) слуга и управляющий их лондонского особняка.

Увы, это оказался вариант:

г) будущая мать его ребенка: «Солнышко, sorry, я не смог бы вести двойную жизнь».

Чтобы не проткнуть этого гада вилочкой для крабов, Ядя немедленно помчалась в аэропорт, прихватив попутно свои скромные пожитки: кое-какую одежду, сына и разбитое вдребезги чувство собственного достоинства. Всю дорогу, пока они ехали в метро, Густав ныл, что они забыли взять Раймонда. Это была исключительно уродливая, вылинявшая одноглазая плюшевая игрушка, которую Готе (таким было детское имя Густава) много лет назад подарил его отец. Возвращаясь как-то с ночной пирушки, он купил его по дешевке у какого-то пьянчужки на улице. Уже один внешний вид Раймонда говорил о бурном прошлом, а торчащие, непропорционально большие оранжевые клыки придавали уродцу особенный трагизм. Вполне понятно, что игрушка покорила впечатлительное сердце ребенка навечно.

— Хватит плакать, ну прошу тебя… — Ядя была в полной растерянности, не зная, как помочь горю сына. — Я куплю тебе какого-нибудь другого мишку.

— Это никакой не мишка, а… а… нууут-рия, ууу!!!

Раймонд, в самом деле, был нутрией, и, похоже, он исчез из их жизни так же безвозвратно, как Мешко, как новая Готина школа, как прогулки по Ноттинг Хилл и безмятежная идиллия на хлебах у английской королевы.

Мать и сын сидели, понурив голову, каждый по-своему переживая тяжелую потерю.

Если рассудить, забастовка в аэропорту оказалась для них благодеянием. Ядя, лишенная свободы передвижения с сотнями остальных пассажиров, могла хоть немного прийти в себя, обнаружив, что другим женщинам гораздо хуже (старое польское средство от хандры, как всегда, было вне конкуренции). Даже если сейчас они, женщины, счастливы со своими мужчинами, то, несомненно, скоро будут брошены. Ядя поняла, что у мужчин предательство просто написано на роду и обижаться на них нечего… Они всего лишь низшие, ущербные существа, худший тип Homo Sapiens. Единственное слово, крутившееся у нее в голове в данный момент, когда она, подавленная, сидела и смотрела на всех этих надменных самцов в летной форме, ленивых уборщиков, подсовывающих ногой под коврик бумажку, толстопузых отцов семейства, развалившихся на пластиковых стульях, молодых, но уже ворчащих на своих девушек парней и юрких противных мальчишек, стреляющих «козявками» в сестер (о, эти взгляды прирожденных рабынь!)… так вот единственное слово, которое приходило ей на ум, когда она видела перед собой всё это паршивое мужское племя, было — ИСТРЕБЛЕНИЕ! По крайней мере, до тех пор, пока она не вспомнила о собственном сыне.

— Не переживай, я помогу тебе ее выпить, — пробормотал он, возясь со сломанной молнией на чемодане.

— Что выпить? — Ядя взглянула на Густава, как на инопланетянина. В некоторые моменты уверенность, что она родила марсианина, была стопроцентной.

— Ту горькую чашу, которую тебе сегодня преподнесли. Но ведь у человека за годы эволюции выработался…

Собрав последние силы, Ядя прервала его рассуждения о защитных механизмах, которые, как правило, включаются человеческой психикой в кризисные моменты.

— Если ты немедленно не прекратишь, я оставлю тебя на первом же пограничном пункте!

Она и в самом деле чувствовала себя донельзя усталой; с воронкой от взрыва бомбы на месте сердца; выеденной изнутри гигантским червем; грязной и липкой от пота; уродиной, которую «прокатили» в конкурсе. Ей было уже за тридцать, а в этом возрасте, как известно, труднее похудеть, прелести секса кажутся слишком разрекламированными, и каждое утро может стать именно тем, когда проснешься с двойным подбородком. Она снова и снова задавала себе вопрос: как же так, почему всё всегда заканчивается одним и тем же? Любовный угар, надежды, планы… и вдруг ни с того ни с сего — адью. В ней нарастало чувство ужасной несправедливости, ощущение, что весь мир отвергает ее; Ядя плакала уже совсем в открытую. Одной рукой она пыталась надеть темные очки, а другой зажать нос, из которого струились сопли.

Когда она доставала носовой платок, то выронила очки, и они полетели прямо под шагающие мужские ноги, обутые в стильные кроссовки и дизайнерские штаны Diesel. До нее долетел хруст раздавленного пластика.

— Апчхи! — чихнула она, обдав густой слюной фирменную обувь.

— Охти… мать твою! — выругался на превосходном польском языке выпендрившийся модник. Скорчив брезгливую мину, он всем своим видом старался показать, что между ним и его покрытой мокротами ногой нет ничего общего. — Вы что? Спятили?

Ядя не нашлась, что ответить. Ужас в ее душе смешался с облегчением — что бы там ни было, всегда приятно встретить земляка: чувствуешь себя не так одиноко. Одновременно она задумалась, как такое возможно, что некоторые носят обувь стоимостью в несколько ее зарплат, и что ей делать, если этот холеный франт потребует денежной компенсации?